"Сексус. Нексус. Плексус" Генри Миллер

29.11.01

Всё хватит, мне надоело. Текст уже прямее не бывает, а только бьюсь грудкой о железные прутья. Человек постоянно ищет скрытый подтекст, когда его уже давно нет. И вечно то она запаздывает. Я же говорил, что я на два, а может уже и на все три шага впереди, моя майка уже вся пропиталась вторичным потом – «пронизывая все, прячась в складках кожи, как осадок багрового дыма, властвует вторичный сексуальный пот – лобковый, орфический, подмышечный – тяжелое благовоние, подаваемое к ночи на лиловых подушечках мускуса». Генри Миллер «Сексус». <…> Что ж, теперь придется выкорчевывать её в себе – следуя крэду сильного мужчины – душить, топтать ногами, а ведь оно не привыкло к такому обращению. Такого я еще никогда не делал. Вот, за что надо убивать женщин, вырезать ножом узоры у них на плече. «Это» понимают грудные дети, «это» понимают просто дети, «это» также понимают кошки и собаки. Дальше продолжать? Хорошо. «Это» понимают слишком умные женщины, «это» понимают в меру глупые женщины, а вот тот, кто надо, как раз и не понимает. Елки-метелки, да катись оно усё в тартарары. «И полетели ножи и стаи упрёков… Он тебя таки убьет, но в самом финале, а пока дыши». <…> За высоким и колючим частоколом не оказалось ровным счетом ничего. Даже трава не растет – просто вытоптанная кем-то земля. Я написал ей последнее письмо, вот оно, ничего лучше до этого я не писал: «Прости, но больше писем не будет. Ты, наверное, умрешь, но понарошку. Попробуй думать чем-то другим. Целую в ключицу. Я.» Ну и? Полная херня? Супер мупер марапупер? Эти строки я перечитал сотню раз, не меньше. Она, кстати, при всём этом убийственном кстати, и пальцем не пошевелит и колечки не соскользнут с еле замерзших пальцев, с головы не упадет ни один волосок, с ресниц – ни одна ресничка – что там еще, откуда и куда должно упасть и разбиться? Снежная королева говорите? Деткам рассказывайте эти сказочки, а для меня придумайте что-нибудь поинтереснее. Нам поменяйте, пожалуйста, игрушку, или мы захныкаем, или набьём морду лица, или наделаем в штаны. Женские руки, какими бы распрекрасными ни были и нам не казались, изначально не приспособлены для закатывания шкурок мальчуковых писюнчиков. <…> Самый ё…..й (конченный) на всю голову вопрос, который женщина когда-либо задавала мужчине, так это: «О чём ты сейчас думаешь»? О чём я могу думать, мой член в женщине? О чем я могу думать, когда тужусь на очке, забывая про спасающую когда-то меня трубочку? О чём я могу думать, когда лежу на снегу без шапки и перчаток и смотрю в ночное чернодырное и безлунное небо? Мыслей они наших хотят. Хрена они получат, а не мыслей. Накось выкуси. Но что самое ужасное, обидное и прекрасное, что моей огромной любви так особо никому и не надо. И я отдам её всю без остатка моей доце. Я научу ее – как надо любить. Так, как это хочет мужчина, чтобы его любила женщина. А вдруг ей удастся осчастливить кого-нибудь? Heartbreak station. И тогда я с радостью отдам господу на растерзание свою душу, предварительно дав отмашку о начале кремации. «А женский зад, доложу я вам, может все рассказать о своей хозяйке: какой у неё характер, темперамент, склад души, зануда ли она или бой-баба, ханжа или кокетка, лживая ли у нее натура или правдивая». Снова Миллер и снова «Сексус». Et cetera ad nauseam – и так далее, до тошноты. <…> Единственно, над чем мне надо сейчас сконцентрироваться, так это над здоровьем моей жены. Чтобы ребенок родился здоровым и жизнерадостно заявил о своем желании быть принятым в этом мире. И потом засучив рукава, закатив шкурку, убрав челку с глаз, с яростью броситься за дело. За формирование таких нужных мужчине – рук, ног, ягодиц, гениталий, груди, мозгов, спины, живота, шеи и плеч. «Разбежались как не заметили, по дороге ангела встретили… пролетит время не спетое, пропадет душа не согретая».

02.12.01

Начинаю с Миллеровского «Сексуса», может тогда станет что-то понятным в этом ужасном дне: «Меня мутит от хороших, добропорядочных, благородных людей. Я хочу видеть характер и темперамент. А в такой обстановке, черт возьми, я даже напиться не могу. Я словно Вечный Жид. Хочется поджечь дом или еще что-нибудь такое выкинуть. Вот, может, если ты скинешь свои трусишки и прополощешь их в кофе, мне полегчает. Или сосиской себя подрочишь… Будь попроще, ты говоришь? Хорошо. А громко пукнуть ты можешь? Знаешь, у меня были когда-то и простые мысли, и простые мечты, и простые потребности. Так я чуть не рехнулся. Я ненавижу обыкновенное. У меня запор делается». <…> И был scandal, самый мощный и серьезный за все время. Как еще только тарелки не бились – я не знаю. Жалко было их что ли. Я её бросил на привокзальном рынке и уехал, улетел, умчался, у…у…у, с……я (убежал) к другой. К моему приходу уже было поделено имущество и деньги и было предложено убираться нах.. (к чертовой матери) и немедленно, не откладывая до завтра. Сейчас, разбежался!!! Была такая истерика, что по всем законам развития плода в материнской утробе, его должно было разорвать. Но он выдержал. Все выслушал (иногда я жалею, что в такие моменты не включен диктофон, так как потом передать словами то, что было произнесено, просто не представляется возможным). А потом начал бить меня – ногами и руками, может еще головой. Больно было ему, я думаю – иногда бывает больнее тому, кто сам бьет. Я лгун, я льстец, я лжец, я враль, я сука, я урод, я принес в жертву человека. Ты слышишь меня человек? Ты жертвенный плод и скоро тебя начнут кромсать. <…> Я выблевал целиком даблчизбургер и выкакал селянской картоплею. Усилиями одного только живота, я приподымаю, привинченный четырьмя болтами, металлический столик. Я хочу умереть, я не хочу жить. Зачем, какой смысл <жить после такого>? После того, что я сделал, всему мужскому роду уже не жить: всё, что в нем оставалось чистого и светлого, в миг перечеркнуто черными чернилами моей дьявольской ручки. Меня целуют в изгиб надбровной дуги и собственно в бровь. Тогда как лучшее для меня, что можно было бы сделать в данной ситуации, так это вырвать мне глаз вместе с мясом. Человек, приготовься к тому, что от тебя начнут отхватывать добрячие куски и к тебе никто не придёт на помощь, к тому, что из тебя начнут изгонять беса, что все, что в тебе было хорошего станет плохим, а плохое – не подлежащим даже быть вслух произнесенным. В грязь, в топку, сжечь, замазать, заклеймить.

03.12.01

Вечер добрый. Снимаю кожуру с мандаринки и сразу запахло Новым Годом. Две волосатые косточки финика, пахнущие сосновым клеем. Десять кружек чая, выпитые за десять минут. Чайник даже не успевает толком закипятить воду, а мы пьем то, что не успело закипеть, так как надо непременно всандалить десять кружек чая. Или чаю. С лимоном. Это уже не заварка – это белая роза – эмблема печали. Я обнимаю не ту женщину и не та женщина целует меня в щеки, тискаю не те пальцы и не те пальцы отвечают мне тем же тисканьем, раздвигаю не те губы и не те губы раскрывают мне свои лепестки, всасываю не тот запах и не тот запах залазит мне под рубашку. О чем же ты думаешь? Снова о ней? – Да. - Что-нибудь возвышенно-романтическое, до чего нам грешным и не дотянуться – ну запах там, напудренность носика, отогнутость пальчика, приподнятость грудки, оттопыренность попки? – Ты так никогда и не поймешь. Глаза и губы – этого достаточно. <…> Это позёрство даже уже не в напряг. У человека много игрушек и всех их он явно не спешит показывать. Только видим мы увесистый и выпирающий мешочек – да, у нас есть что показать, но мы пока не спешим, нам спешить некуда. Ей просто интересно за мной наблюдать – сама-то она никаких шагов по направлению вперед как не собиралась, так, по-моему, и не собирается предпринимать. Сколько в ней есть хорошего и чистого – про светлое промолчим – по отношению ко своему сыну, столько в ней было и осталось не выскобленного дерьма внутри. Насколько она слишком правильна и добра к нему, настолько черна и гремуча была когда-то. А если бы не было пацана? В какой бы цвет она себя покрасила? Что может быть чернее черного? Только темно-фиолетовый. Искусство лжи – самое величайшее из всех человеческих искусств, на которые только способен – если он только есть, конечно – изворотливый ум. Но дело в том – и они это сами прекрасно понимают и называют только другими словами – что они хотят быть обманутыми, может быть из-за ее непревзойденной сладострастности и безграничности. Раз, припав к источнику, губы примерзают как к холодной трубе и всё! – оторваться невозможно. Разве что спилить трубу и носить ее везде с собой. <…> Иногда я люблю передавать свой поводок в другие, женские руки, но веду все равно сам, да так, что чуть ли рву себе на шее вены. Веду уверенно, так как нюхом обладаю отменным, как для человека. И за мной не идут, а бегут. Когда я запыхаюсь, а это происходит в основном тогда, когда запыхается она, я останавливаюсь и меня с радостью гладят по головке, чешут загривок, чуть ли не щекочут яйца. Хвост при этом у меня в свободно болтающемся состоянии.

05.12.01

Опять вечер и опять самое приятное время для перевода бумаги. Та же кухня. Те же бесконечные кружки с чаем. Иногда яблоко. Иногда мандарин. Прокручиваем вчерашний вечер. Ну, начал-то, конечно, я. Сказал-сказал, слегка раскололся. И этого было достаточно, чтобы Остапа понесло. Более, чем необходимо и вполне, чем достаточно. Да, мы все контрактники – те, кто связан брачными узами. А что прописано в контракте? Десять не надо или десять нельзя или еще что-то в этом роде? Последнее из Миллера: «Мой любимый фокус – изображать ревность. Особенно по пустякам. Меня не беспокоит, спала ли она с кем-нибудь или нет, мне нужно узнать, целовал ли он ей руку. И этот невинный жест приводит меня в ярость. Я могу схватить нож и пригрозить, что сейчас перережу ей глотку. При случае, я могу зайти так далеко, что слегка поцарапаю ножом ягодицы ее неразлучной подруги. Но потом несу йод, пластырь и целую неразлучную подругу в зад». Правила придумали за нас и возможно для нас, но реально – против нас. А мы должны придумать свои правила. Правила неприличного поведения в приличных местах. Правила включения чрезвычайного и экстренного мышления в то время, как вам предложено срочно выехать из нашей же квартиры. Кому-то из нас на пути попадаются натасканные женщины со своим могучим жизненным опытом, а кому-то нет. Рекогносцировка, рокировка, дислокация, диспозиция. В то время, как противник, переодевшись закадычным другом, выкрадывает у нас карту с расположением наших боевых сил, мы меняем ландшафт, топографию, причем вручную и за одну ночь. <…> Всё равно, как бы мужчина чего-то не скрывал, видно, что ему есть что скрывать. И пусть он постоянно улыбается во весь рот – это его не спасет. Самим им придуманные правила игры, пульсируют в его висках невидимым молоточком, даже когда он ничего не жует. С двух сторон наблюдается движение. И теперь мы прикрываем друг друга. Я ему кричу: «Давай, беги, я тебя прикрою!», не задумываясь при этом о том, кто прикроет меня, когда надо будет бежать уже мне. «Я задыхаюсь от нежности, от твоей моей свежести…» Вот, что бывает, когда целуешься на ветру и на морозе. Я повторяюсь. Меня спросили, думаю ли я о ней. Я ответил, что почти не думаю, так чуть-чуть, совсем немножко. Соврал, конечно, как я могу не думать о том, при мыслях о котором я просто балдею. А балдеть мы любим. Женская надобность и ненадобность. Денежное лирическое отступление. Где нет денег? На необитаемом острове. Ты сам на нем, может быть с дочерью, может быть с сыном… Ты сам добываешь огонь, сам охотишься, сам рыбачишь, собираешь ягоды и травы лекарственных растений. Рыбы слишком близко подплывают к берегу и подставляют под твой гарпун свои икристые и искристые бока; дикие козы со своим диким молоком сами подставляют твоим рукам свои увесистые вымя; кокосы и бананы сами падают к твоим ногам – их только надо поднять… До тех пор это всё происходит, пока к тебе на остров, на твой остров, не забредет прогулочная яхта. Проведут они на острове минут 10-20 и уезжая попросят какой-нибудь сувенир. Как, совсем ничего нет? А вот та ракушка, что у вас под ногами или резная фигурка, можно взять ее на память? А вы не могли бы что-нибудь нацарапать на ней? Да, меня зовут Пол. Спасибо. Возьмите. И они своими холеными ручками с отменным маникюром и увесистыми и от этого вечно сползающими перстнями, начинают отсчитывать хрустящие купюры. Достаточно? Более чем. И тебя нет уже на острове через десять минут, пока они не могут понять почему не заводится мотор. Всё брошено. Берите всё – всё бесплатно, распродажа выходного дня, но без денег, денег не надо, прошу вас. Конечно же я думаю о ней – причем все время. <…> Как хорошо, что женщина не может проникнуть в наши мысли, влезть в черепушку. Глубокая ночь. Кто-то переворачивается с одного бока на другой. А все-таки Фрейд, который Зигмунд, сейчас бы не помешал. Не в данной ситуации, а вообще.

06.12.01

Мы согреваем комнату жаром наших запыхавшихся тел. С потолка, со стен и по стеклам стекает наш пот. Красивее всего на стеклах. Маленькие капельки собираются в большие, входят одна в другую, как выпуклость во впуклость и в конце концов, остаются только мокрые полоски, а потом и их не остается, так как мы дышим уже не паром, а сухим воздухом… Любимая страна – Шотландия… Тела медленно начинают замерзать и покрываться мурашками. Укрываемся простыночками и открываем форточку, включаем грустную музыку и обращаем внимание на мертвого таракана. Таракан-великанище. В большей степени я борюсь сам с собой, чем с ней…Любимый фрукт – груша… Уже давным-давно надо было взять то, что само просится в руки, что само так просится быть взятым. «Gimme gimme gimme a man after midnight» АВВА В кузов, в общую миску, из которой все едят деревянными ложками. А я еще что-то там мешкаю, прикидываю х.. (хрен) к носу. <…> …Любимая часть женского тела – живот и маленькая дырочка при нём… <…> Ваши предложения з приводу, что может быть апогеем отношений между мужчиной и женщиной? Секс. Не думаю. Тогда что же? <…> …Любимый цвет – темно-синий... «Нас несе, несе ріка, в фантастичному човні…» И как же упорно не хочет она меня называть по имени. <…> Со мной начинают здороваться люди, которые в одно время бросили это занятие. К чему бы? Ну, мы отвечаем с видом напускного энтузиазма. Пускай им тоже будет хорошо от наших приветов. Холодных, однако, приветов. Ну, уж какие есть, не взыщите. Женщина сама себя тешит надеждой, сама себя успокаивает, сама цепляется за утраченное и бывшие когда-то лидирующие позиции. <…> …Любимая музыка – тяжелая, та, что вселяет энергию… Я не допущу, чтоб это было простым увлечением, даже если она допустит. Я сам буду бороться – что опять до последней капли крови? И даже когда не останется вовсе, мы будем вливать прямо в вены ее заменитель. Ведь у всего в этом мире есть заменитель: шуба – искусственная шуба, мясо – соевое мясо, витамины в продуктах – искусственные витамины. Будем вливать красное полусладкое полусухое вино. Грузинское или французское. Любимое варенье – перетертая смородина. Что можно туда еще вливать? Арбузную мякишь? Правильно. А косточки будут вместо тромбов. Договорились. А если вливать раствор марганцовки, не вырвет ли нас из наших же вен? Зато все соскоблится со стенок вен, артерий и капилляров, посрывается вся та гадость,  которая мешает нам мечтать, фантазировать и совершать необдуманные поступки. Нет, я все равно люблю её. Люблю как ребенка, как будущую мать своего будущего ребенка. Я не могу разлюбить её окончательно и бесповоротно. Но мне нужна еще и другая любовь. Более изощренная, более грязная, более плотская и более проникновенная. Кстати, по ту сторону баррикад думают, что это простое увлечение. Увлечение, влечение, лечение. Да их просто никогда не любили. Fuck уже в который раз. Просто во мне слишком много любви и надо ее время от времени отдавать. Я её распределяю по разным руслам и каналам. Так, вот сюда вот столько, а здесь уже перебор – немного забираем. Различные варианты любви собраны во мне одном. И кому это надо? Кто постарался, кому бить морду или кланяться в ножки? Вот сука, найду, все ягодицы искусаю.

08.12.01

<…> Я приподымаю за шкирку из могилы Миллера и кричу ему в лицо – зачем он написал эти строки: «Не преступление любить кого-то или быть любимым, преступление уверить кого-нибудь, что будешь любить его вечно». Да, я совершил преступление, самое величайшее преступление на которое только может быть способен человек. Я сказал, что буду любить вечно… Как я мог сказать такое? От меня хотели это услышать? Меня постоянно переспрашивали, люблю ли я  и хочу ли быть любимым? Как я мог такое сказать? Молод был. А сейчас что, повзрослел? Хера. …пока смерть не разлучит нас. Вот как. Услышали? «…till death do us part» Madonna <…> В отношении с женщиной нельзя быть неискренним, иначе она это все равно увидит – у них там особые радары именно на этот случай установлены и постоянно находятся в состоянии stand-by. И я не люблю ее по сложившейся и укоренившейся привычке и не делаю ей одолжение и не просто отмечаюсь, нет. Я люблю ее совсем по-другому. Как? Хватит ли нужных слов? Я люблю ее как ребенка – как только она родилась, вся синяя и некрасивая, именно такую ее я и полюбил и отложилась она глубоко в моем подсознании; я люблю ее как… Два ключевых слова за два дня: конфронтация и имя. А точнее фраза: «И он не знал на свете большей радости, чем называть её по имени».

10.12.01

После сеанса таттуажа – состояние непревзойденной легкости, даже после очередной разборки. <…> Серия брошенных фраз. Более счастливый, чем убитый. Женщина просто не может принять того, что её запросто можно разлюбить и бросить и уйти. Это могла сделать только она, но никак не я. И была потом встреча, и был утренний ритуал обязательной для двоих сдачи крови, и был вопрос: можно я останусь? Как будто я здесь еще что-то решаю. Но так больше никого рядом не было, я взял на себя смелость ответить: конечно, можно. Её хватило даже на меньшее время, чем я думал. Вовремя надо доливать дистиллированную воду, вот что я вам скажу. Сначала эмоции, потом здравый смысл. Как и у всех нормальных людей. Запала хватает от силы на дня два. <…> Вечер. Позвонила Элизабет в трубу: «Ты почему не дома? – А что такое, я скоро буду дома. У меня дела. – Я не поняла, в это время ты всегда бываешь дома, а тут тебя нет, я хотела с тобой поговорить. – Ты что, мать Тереза и приставлена присматривать за мной, я не понял. Позвони в 21.00. – Хорошо» Пришел в 21.00. Её нет. 21.30. Тот, кто должен был позвонить, так и не позвонил, благодетели х…ы (конченные). Х…….й (самый плохой) день во всей своей красе, просто непревзойденный по чокнутости, уродству, дебилизму, непониманию и неспособности расстаться с частичкой себя. Понедельник, что же вы хотите. <…> Ну, наконец-то прозрение. Ничто не приносит такой радости как-то, что приходит вовремя. Человек добровольно отказывается от любви, он и не мог любить никогда, а то, что дает, даже и подобием любви нельзя назвать. Любовь в пол силы,  четверть силы, так чтоб пальцы не обмокнуть в эликсир живости; это как поверхностный секс, трение телами, с еле ощутимыми прикосновениями, касания до того расчетливые и выверенные на энергетическо-волосяном уровне. Обломовский секс, без задорной утренней эрекции и предвкусительного исхождения соками. Соки уходят вовнутрь, а не наружу. <…> «В тайниках ледяного сердца, спрятан очень большой секрет, как одна короткая встреча, затянулась на несколько лет. Среди сотни общих знакомых и десятка фальшивых друзей, она делает вид, что смеется, я стараюсь не думать о ней». Был задан вполне логический вопрос: почему я больше не пишу ей писем? Я бросил SMS: «Мои ненаписанные письма в тех письмах, которые я уже написал. Вот и всё». Я буду спать сегодня как ребенок – наигравшийся и уставший. Продолжение следует…

© Woldemar 29.11-10.12.2001 All rights reserved.