Забавы на холодном воздухе.
Издание второе.
Вместо эпиграфа рисунок: японская акварелька,
выдержанная в консервативно-прикрытом стилаже
выпирающих органов - на рисунке изображены двое
бодающихся, вероятно очень уважающих,
но нисколько не боящихся от этого друг друга
молодых человека с руками, засунутыми в карманы.
О комбинации пальцев предоставлено пошевелить читателю.
С такими мыслями о том, что нечетное количество женщин, делящееся на три, явно к нему, мягко говоря, не ровно-дышачи, со спекшимся от разовой передозировки горячим чайком и теперь неприятно болтающим и мешающим во рту лоскутком нёба, с оттопыренными, как будто бы желающими что-то сказать, тут и там седыми волосками и вооружившись неоспоримым преимуществом нахождения телефона зяблика в памяти своего телефона на последнем месте, чижик вышел навстречу.
Другой такой же pidrillo, смывший свою постельную вонь на Дюну Кулакову контрастной струей щекочущей и пульсирующей водички, а в мыслях-то в мыслях совсем не о женушке-жене, а о поменявшей прическу и смеющейся девчонке, тоже выдвинулся из пункта Б, не замечая под ногами лоснящихся котят и сонных и по-утреннему изголодавшихся цуценят.
Ребятки зустрілись… Так как оба были в прежней жизни - один зябликом, другой чижиком, то и смерил один другого - (о)зябшим оценивающим взглядом и размеры отчетливо отложил в своей, не по своему-то весу, головке, как откладывал и складировал все через край его интересовавшее; а другой одного - сантиметром - от плечика до плечика, от носочков до темечка и все это аккуратно записал в записничок со слипшимися страничками. Не обмолвившись ни словечками ни насечками, оба хряпнули перед заходом в «свой» барчик по четыре полупро(и)зрачных чебурека и сравнялись с голодными.
Несколько слов о каждом. Один все свои высвободившиеся деньги тратил на книжки, отвечавшие его сиюминутным духовным потребностям, порнокассеты, отвечавшие другим, не менее нужным потребностям и наконец куриные крылышки, которые употреблял иногда в невероятном количестве, чего вовсе и желал скрывать и причисляемые к потребностям желудочным. Другой, выросший в эпоху повальной и повсеместной моды на есо-упаковки и закатного цепляния на утраченную популярность когда-то таких зубров как Elton John и Rod Steward, звон монет и хруст купюр обменивал на авто запчасти, программное обеспечение и еще несколько непристойных по форме, но вполне приемлемых по содержанию увлечения, про которые раскалывался в редкие годины пространственного трепа, да и то после второго ящичка Кромбахера. Светлого и привозного.
Постоянные посетители как-то: собственно бармен и собственно непонятно для чего нужная здесь официантка, вероятно для кого нужная здесь официантка, составляли разрозненный дуэт живых и представленных собственников барной стойки, десяти стульчиков с исправными ножками и двух с поломанными, а также четырех столов с прилагающимися для них металлическими стульями для не желающих видеть постоянно мелькающий постоянный мордельник постоянного бармена.
Так вот они то, как раз и перестали уже давно глотать чупа-чупсы от широкого удивления, глядя на наших пузырившихся собеседников. Просто молча меняли бокалы и отчаливали за новыми. Сменялись только лица за столиками, только поодиноко танцующие и западающие пары да содержимое тарелок. То, что влекло наших бойцов в это место, оставалось приятно неизменным и казалось вечно манящим и заставляло иногда забавно прома… проностальгировать. То, что на этом месте когда-то давным-давно грязно выругался невоспитанный монгол по пути завоеваний на запад или околела кобыла будущего губернатора, когда тот спешил сообщить радостную весть беременной жене, не вызывало у друзів в воображении никакой связи с их разогретыми чувствами при пересечении вышеупомянутого закладу.
Чиж, как мы еще не упоминали, при очередном переходе из одного возраста – скажем не сиденья на переднем сидении рядом с водителем, в другой – скажем принципиальности в вопросах одолжения N-ой суммы денег, обнаружил однажды, что живет в стране, где нет монетных денег. Тут же ему пришел в голову смысл подзабытой фразы Сальвадора Дали о стране дошедшей до ручки: какое-то невероятное количество сортов сыра и менее невероятное количество сортов вина… Монетный двор был. И есть. Но штампует исключительно на бумаге и непонятно что. Гордость за державу нигде ни подымается. Бумажки даже не «так» хрустят. А когда пройдут через сотни рук – туалетний папір после первого употребления и то выглядит лучше.
У зябла же были свои две маленькие слабости: слывши в киношных и музыкальных кругах, кружках, кружочках великим разбирателем, вкусовщиком и просто душкой, имел, тем не менее, в своем стройном и напудренном арсенале один пенящийся сериал и шаровой и бездарный boyzband. Как они затесались за границы его рамок недозволенности и непроходимости, он и сам себе устал задавать и устал ничего толком вразумительного не отвечать. Врываемся в разговор…
- … ну, хорошо, хорошо. Не старайся ты угнаться за своими «быстрыми мыслями», а точнее за тем, что они оставляют после себя - то, что у тебя вылетает в виде каких-то обрывков изо рта, еще более все запутывает…
- Прежде, чем они пытаются наследить в моей голове, я цепляюсь за то, что еще не успело перейти в слова – какие-то ассоциативные импульсы и маленькие ответные реакции, растворенные в химическом растворе с плавающими лакмусовыми бумажками…
- Опять, опять, опять… Ты как-то меня интересно к чему-то подводишь – хочешь сказать, что твоя черепушка работает хоть на пол процента интенсивнее, чем моя? А?
- Да отстань и слухай сюди. Мы с тобой, как две сложившиеся самостоятельные единицы, еще до зачатия в мыслях своих родителей задумывались как нечто, чему даже и теперь самое приблизительное и собирательное название еще не придумано, то, что притягивает друг к другу, то, что никак не может ужиться друг с другом, то, что пытается влезть по частям друг в друга, и то, чему разрешается все-таки пролезть…
- Слышь - небольшое отступление. Как-то, просторно возлегая и вольно в ширку раскинув, наблюдаю в зеркале отражение книжной полки – вижу две стопки лежащих одна на одной книг, и в одной стопке лежит библия. И сразу же у меня ассоциация с ярлыком ящика с шампунем, где указано, сколько можно поставить вверх на этот ящик таких же вот ящиков, ну пока не испортится содержимое ящика, пока не полопаются бутылки. И сразу мысли: сколько книг по максимуму может лежать на библии, пока что…?
- Н-да. Вот ведь, во-о-о-о-о-т ведь как. Должно же быть какое-то ужасно красивое слово этому всему…
- … один мой друг – опять друг – и как же называется тот человек, состояние которого по отношению ко мне находится где-то между: хороший знакомый, лучший собутыльник, добрый приятель и прочее прочее. Ладно. Так вот, для него друг – это такой человек, который ради тебя подорвется в 2 часа ночи разгружать вагончик на 101-м километре. Во како. Заметь…
- Уже заметил –
- … психологическая цифра-то как удачно подобрана. Ох уж мне эти хвостики…
- Истасканная формулировка для тех, кто особенно не пытается в этом направлении шевелить – просто кто-то, при приятно, очень приятно сложившихся обстоятельствах, наверняка на підпитку да в затянувшемся согревании холодильника на кухне и впарил ему это. Только ты не лезь к нему и не пытайся переубедить.
- Да-да. Ну что ты. И для меня эта формулировка даже пахнет конкретно любящими ее людьми…
- Не надо, не надо. Оставь меня в прятно-истомленном состоянии угадывания… всплывают лица, всплывают… лица пошли…
- Дальше - больше. Можешь представить, какими лицами – и это после разгрузки – будут смотреть они друг на друга. С одной стороны – в дружеском месте сердца уже друга пустующая вакансия застолблена.
- И как все просто. Стоит одну ночь не поспать, поднапрячься, словить машину в бог-весть куда, одеться потеплее – ночь все-таки и все… Ты бог. Для него.
- Но самое-то интересное начинается потом. Чтобы ты не делал и как противоестественно не по дружески себя иногда вел, ты назавжди останешься человеком, разбудив которого в тихий час и задав сакраментально и единственно возможный в такой ситуации вопрос: где вы были в ночь с такого-то на такое-то? – На 101-м километре, - и лицо, лицо хладнокровности и невозмутимости неописуемой медленно-медленно, как в замедленных киношных кадрах, опускается на теплую подушку, - закатывает глаза и томно закрывает веки.
- Ладно, давай выкладывай, я вижу, у тебя чешутся не только руки.
- Good. Для легкого запудривания мозгов можно начать с чего угодно: с того, что кап-кап из крана какое-то время синхронно отстукивало с секундной стрелкой часов; с того, что почерк скатывается и упрощается до одинакового написания букв и, п, к и н. Один раз, крепко-накрепко задумавшись над своей собственной формулировкой понятия «друг», начался процесс выноса… Не перебивай. Май хоть якійсь валяр. И то, что вынашивается соответственно имеет свойство изнашиваться. Вот.
- Над затянувшимся вступлением ты тоже поработал, как говорится: хорошее начало пол дела откачало, - странно стряхивает головой, что со стороны второго столика должно было бы напомнить движение головы ребенка, только что научившегося держать головку, а со стороны разливочного аппарата – как куняющий жест.
- … и поизносившись…
- и поизносившись???
- … и пооблетевши…
- ?!
- Как зимой – снег с веток, как весной – яблоневый цвет, как летом и осенью…
- А аллегории-то, а сравнения!! Саму формулировку можешь уже и не говорить - и так хорошо. Съехал, да-а-а-а-а…
- Просто надо одну книжонку дочитать.
- А у тебя-то был друг?
- Был. Пока не погряз в бытовухе, в засранных детских пеленках, выстиранных подгузниках и таскании «всего в дом». Прикинь, ради него трубил я про себя на каждом углу, загибал или оттопыривал в зависимости от ситуации факовый пальчик, а гордый-то какой ходил, гордый – теперь я знаю, как это называется, - начинает ковыряться в носу, благородно отрыгивает и приподымается на одной половинке. – Сейчас по прошествии почти года, пока я его не видел, как-то даже пугливо на него взглянуть.
- И чего же ты боишься больше: увидеть что-то новое или не увидеть старого?! – вопросительно утвердительно спросил зяблик, приподнимая «свои зачаточные брови и забывая их высоко на просторном челе, где они оставались еще долго после того, как всякого неудовольствия или сомнения простывал и след» и зачем-то улыбнувшись красивым рядом недавно почищенных зубов.
- Не знаю, старий друже, не знаю.
- Ну, слава Богу или Сатане, что хоть мы-то с тобой так и не стали друзьями, и надеюсь никогда не станем в том понимании, в котором оно нам кажется наиболее приближенном к истинности – вот сейчас здесь да при таком освещении.
- Ну, ты и представляешь «его» себе я тебе скажу, очень даже и очень.. Ты пойми, таких людей нет, никогда не было и не будет. Человек слаб, непозволительно слаб, более слаб, чем силен. Он связан обязательствами, оказывающимися дурацкими только при вторичном приближении, он прикован, пришпилен, приклеен, прикреплен, пришпандорен. Самостоятельно «дружеского» решения он уже, как раньше, принимать не может – он увешан детьми - двумя, раскрасавицей-женой, машиной с кондиционером, мобильным телефоном без абонентской оплаты, квартирой с броне дверью, утренним душем с серией манипуляционных движений, престижной работой с отдельной секретаршей, недостроенной дачей, хорошим стоматологом, человеком с которым приятно выпить, человеком с которым приятно поговорить, человеком которого можно всегда жухнуть, человеком которого можно всегда трахнуть…
- (прерывая) Гей-гей-гей-гей-гей.… Не тебе, дружище вдалбливать мне нотационные витяги о человеческих слабостях и сильностях. И не надо гримасничать, не надо – уж больно вы любите это дело. Становится в ваши речах, голубчик вы наш, все больше здравого смысла, я бы даже добавил слишком много здравого смысла… у кого же это слизано… такой до боли знакомый привкус бананальной непризнанной амбициозности скользит по твоим высказываниям…
- (в свою очередь, прерывая) Интересно, интересно и почему же то, что должно умирать последним, нашим с тобой отношениям не грозит?
- Все отталкивающе просто, батенька. Чтобы стать тебе для меня другом, мне придется выдвинуть к тебе ряд, неукоснительно (пре)следуемых, требований и правил. То, что они в твоем списке для меня – это само собой разумеющееся. И хорошо, хорошо, что ты не вписываешься.… За друга ведь надо постоянно переживать, чуть ли не жить им, беспокоиться, в общем, носиться с ним как с пи-пи-санной торбой.
- Objection! Попрошу неприличными словами не выражаться!
- Отклоняется, - устало, как бы делая одолжение, убирает комбинацию из пальцев, напоминающую взведенный курок револьвера, от виска чижика, откидывается на высоком безспинковом стульчике, возводит глаза сначала к подвешенным запальценным бокалам, потом переводит взгляд на разливочный аппарат и грустно вздыхает. – Жаль, что не пью по утрам. Принципиво. А так бы выдал тебе пару-тройку афоризмических выраженьиц.… Ох, как забулькало внутри и завыло…
- Ну, тяпни, тяпни, и я с тобой тоже, не бросать же тебя на призволяще, как забытого на weekend и мечущегося из угла в угол клетки хомячка, - делает знак бармену и, поворачиваясь, забрасывает правую ногу на левую, показывая задник прекрасно начищенных темно-коричневых туфлей и прекрасно при этом запачканных грязью.
- А куда же мой и только мой принцип?
- Туда, куда и все остальные.
- Да ты ко всему исчо и жестокий молодой чемодан.
- Есть такое. Иногда позволяю себе слабинку.
- О чем же я хотел тебя…. Ах да! Судя по твоим туфлям – ты готовился и спешил, что радует. Как одно, так и другое. Надеюсь, ты не два раза подмывался, - блестит глазами и волосами.
- Эге, ж. Ну ладно, продолжай, а мы обезьянки послушаем, - слюнявит, дурно пахнущий от базарных денег, средний палец и дает очередную отмашку уставшему бармену.
- И к чему я все енто веду – к классификации конечно. Проверочное слово, какое?
- Классно?!!!
- Телепень. Класс. Разделение на классы. А что это означает? – поднимает указательный палец и одновременно округляет губы в буковку «о», - стремление обладать конкретно определенными материальными ценностями – для них ценностями звичайно. Взять хотя бы навязчиво-звенящую мобильность и маняще-блестящую автомобильность. Корень – один и тот же. Еще раз пример из жизни: ладно, раз это слово – друг – стало уже нарицательным, то и будем так называть любого человека, желающего быть приведенным в качестве примера. Так вот один мой друг тоже до определенного момента сопротивлялся мобильности и автомобильности, видя, во что они превращают людей и желая до последнего оставаться тем, кем он был и есть: для себя и для других. Но и его скосило…
- Погоди, погоди…. Тот, кто научился носить в руке мобильный телефон…
- (перебивая) Этому не учат. С этим рождаются…
- (сам, перебивая) Тот, кто раньше других научился вести статистику соотношений степени опьянения к количествам подходов к овальному и блестящему…
- (перебивая себя) Истощенному переизбытком полученных удовольствий организму, это как щелчок по увядшему органу…
- (перебивая непонятно кого) Тот, кто научился держать носовые проходы свободными и следит за розовопяточностью, не страшны девушки, которые ни разу не выходили замуж. Ты для них просто не тот человек, от которого можно и должно родить ребенка. Знаешь, - собраны все сопли и слюни, - у таких «засидевшихся» девах мамы с все доминирующей галантностью мужской окраски и все возрастающей навязчивостью своей окраски, открывающей свои двери при вкрадчивом телефонном разговоре с потенциальными…. мужьями. Ох, как я люблю с ними потрындеть!
- (как будто сам себе) Возвращаемся, возвращаемся к аксиомомизму. К тому, чего не требует доказательств…. Теперь каждый – даже тот, кто раньше был у нас под рукой – слишком за себя. Не надо так близко ко мне приближаться – вы не на бильярдном столе. И раз, вляпавшись в их приобретение, ценностей, т.е., в человеке все переворачивается, це психологія, психология рьяной убежденности в истинности непреходящего и до тебя уже сотни раз проделанного. Другими конечно. На этом этапе можно вставить немного набоковщинки: «Боролись пот и одеколон. Последний проигрывал». Это как заведенный механизм – все так делают.
- Все это конечно интересно…
- Интересно, птица ты наша разволнистая, тут встает, причем сам, вопрос патологии.
- Часто густо нравится мне наблюдать за людьми в компании. Так вот есть человек, у которого в определенный момент, при явно выраженном пресыщении лицами, разговорами и исходящим от тел ароматами, возникает жуткое желание покинуть компанию и засесть за книжку - тут же, в соседней комнате. Это нормально?
- А с психологом или психиатром консультировались?
- Да.
- Ну и?
- Нормально.
- Ха-ха (три раза) – (мысли зябла: откровенность смеха от души говорит о многом).
- Ха-ха (раза три-четыре) – (мысли чижика: такой задушевный смех, о-го-го – над этим стоит задуматься)
- Ги-ги-ги… (вскинутая левая бровь бармена остается незамеченной)
- Ги-ги-ги… (как впрочем, и, вспорхнувшая к некрасивому подбородку, рука официантки)
Глаза у обоих «даже» до позволительности увлажнились, но в слезы умиления почему-то так и не выкатились, и поэтому о скупых мужских щеках и не следовало бы упоминать… не следует, чтобы упоминать… и поэтому упоминать-то и не следует.
- Плавно переходя к женскому аспекту дружбы…
- Все мужики козлы.
- А ты знаешь, я даже где-то начинаю их понимать и – о ужас! – принимать это. Потрогав эту тему чуть раньше времени и пристроившись к ней сзади, привожу чье-то высказывание, т.к. автора запоминаю редко, как впрочем и зміст: ничто так не мешает дружбе, как секс и наоборот. Читай: дружба дружбой, а против хорошего перепихона ничего не имею против.
- Во-во.
- Кто-то с воспаленным воображением и с бурной впечатлительностью сказал - опять передаю лишь приблизительный смысл – что нет ничего более ужасного в жизни, как переубедить верующего в его вере и наблюдать, как ест голодная женщина.
- Подумаем, подумаем, запиши мне это на бумажке. Так вот. Ты перебил. В дружеском аспекте отношений между мужчиной и женщиной выпирает несколько моментов. Во-первых, жертвоприношение. Она не привыкла жертвовать, сама ее природа против этого, женщина создана, чтобы брать. То, что ей принадлежит по неписаному праву – она это попросту не отдаст. Просто так. (мысли зябла: от не накрашенной девушки – всего можно ожидать).
(мысли чижа: ситуацию практически всегда усугубляет единственное кольцо на две руки –
непременно на указательном пальце или еще, чего недоброго, на большом).
- Но ведь при полном доверии и почти 100% вероятности не предательства, отношения эти сворачиваются к недопустимо более близким, о чем мы и говорили раньше.
- Н да. Слишком много доверия - слишком много сопереживания – слишком много размышлений на тему - слишком много прикосновений и встречных ароматических потоков - слишком много…. О! Я вижу, тебя воротит. Гы-гы-гы. Перестань, я еще не закончил. Далее представь. Молодость прёт через неё. Пёрлы молодости – и с её-то рабочими губами – как правило, блестящие, переливающиеся при любом маломальском освещении и уж видны для принимающего экзамен. Своим взглядом она растворяет тебя в себе, доводя до состояния желе или холодца, но желе подкисшее, холодец – без очікуваного мяса. Это сканирующий взгляд, - переводит дух, пытается закурить прохладными и дрожащими пальцами, но коробок вываливается из рук и содержимое веером рассеивается по полу.
- Ты что-то разволновался, друже. А ну-ка дай пощупаю. Пульс, пульс конечно. Да-а-а, учащенный. Сделай-ка ковть из моего бокала – в нем нет бури – и успокойся. Вот так, - треплет зябла по загривку, сам прикуривает и вставляет сигарету ему в рот, - ну а вдыхать и выдыхать я за тебя брат уже не смогу. Ты уж как-нибудь сам…. Как там у нас дальше с переходами обстоят дела?
- Переходим с женского аспекта на семейный, - хватает воздух иссохшими губами и делает глубокий вздох, - пример из життя. Есть человечек. Потенциальный друг, который похаживает в приятную сторону. Ну и шалит, шалит, пошаливает там непозволительно принятому статусу. И есть другой человечек. Маленький. В глаза, которого надо смотреть, не моргая и не краснея ушами. В глаза, представляешь, в глаза?!
- Вот и я спрашиваю себя: и где здесь привязка к дружбе?
- С таким оттоком жидкости как у него, это наводит на мысли, точнее мысли сами наводятся на него: его «нетерпеливая» мочеиспускательная система, двухразовое переодевание носков на день, неизменные четыре пачки дешевых польских салфеточек для потеющих ладошек да в придачу постоянное сморкание и плевание. Ну откуда в нем столько прущей жидкости, а? Я уже не говорю про вязкую перламутровую жидкость, вкус которой чтобы узнать, надо спросить у женщин?
- Ух ты ёптель!!! Это ты за кем следишь?!
- Догадайся с одного взгляда.
- Не-е-е-а.
- Продолжаю. Для него все – все, кстати, можно было бы взять и в мои любимые кавычки – начиналось уж слишком стремительно: с наших маленьких помощников – всяких там тостеров, миксеров, фенов, электрокофеварок и электрочайников, электрических точилок, электрических зубных щеток et cetera, выскребывая из пандорного ящичка тупой металлической ложкой художественность и фантазию детских чувств, добавляя при этом в геометрической прогрессии чувство собственного достоинства да еще святую тупость. И в итоге, кроме этого чувства в нем ничего и не осталось. Сплошное чувство собственного достоинства. С большой буквы. Воплощение и идеал чувства собственного достоинства. Это он – на первой парте с отутюженным пионэрским галстуком, со звездочкой Ильича и с комсомольским значком одновременно. С вечно тянущейся рукой. Как нас и учили: общественные интересы, как и по прежнему, выше личных, но радио Свобода, мальчики и девочки, все-таки не слушайте.
- Так, так, так, так, так. Я, кажется, понял о ком идет речь. Я однажды имел скрытую честь наблюдать, как он выбирает туалетную бумагу. Ну, ты знаешь, все они модные магазины типа cash & carry: набираешь целую тачку всякой импульсивно купленной херетени и катаешься с ней по всему магазину. Ну и там широченный такой отдел туалетной бумаги: и из первоклассной целлюлозы, и из вторсырья, и белой, и цветной, и в пупырышку, и с рисунком, и с запахом, и без…. В общем – любэ. Так вот, он долго крутился в этом отделе – нет чтоб, подойти и сразу взять, так нет - подойдет, все перелапает, все перенюхает и с каждой пачкой бумаги в руках странно так призадумывается. Буквально на мить – это практически и незаметно. Но ты знаешь, что от моего глаза ведь ничего не ускользнет…
- Вот ведь подход какой к своим чувствительным, не побоюсь этого слова, местам. Вот оно – чувство собственного достоинства – все в туалетной бумаге.
- Да нет. Оно вылазит, это ЧСД, а ты его сразу подтираешь и в очко и на крантик сливного бочка – туда его.
- Он же мне рассказывал про, неприятно щекочущее его страх, ощущение – ощущение один на один с одиноко оставленным, кстати им же, на пустом кухонном столе и поблескивающим… но-жом. Как только ночью он вваливается на кухню вкинуть в не останавливающийся механизм «пару калорий» и включает свет, нож отсвечивает ему, как бы здороваясь, и аппетит тут же пропадает. Ну, наполовину, как минимум.
- Привирает, падло. Аппетит от этого наоборот еще сильнее разыгрывается.
- Ну не знаю, не знаю, это его слова. А потом он манит его взять себя в руки…
- … и в живот – там, где чувство собственного достоинства подходит к чувствительным местам, точнее месту. Да?
- Ёперный театр!!! Ну ладно, давай подвязывай с первой частью марлезона. Мы услышим сегодня такой долго ожидаемый апогей апофеоза или нет? Концовка будет хэппи эндовская? Гордо реющий американский флаг, облегченный выдох и сотни тысяч спасенных заказывали?
- Да нет же конечно. Ты что хочешь, что бы все так сразу и закончилось? А как же вторая серия?
- Ах ты, морда африканская, сделал себе искусственное закатывание яичек…
- …. непроизвольно, непроизвольно, прошу заметить, сами закатились…
- …. да ладно заливать. А как насчет мужской стопочки огнедышащей напоследок?
- Ты же знаешь – я смогу, но только женскими дозами. Пусть хоть сам Господь Бог пьёт стаканами – это для меня ничего не говорит, я знаю норму своего организма, норму своего оргазма и номинальную стоимость своего органа.
- Хлоп. Пакеда.
- Хлоп. Чусики.
2 вариант концовки – безнадежный:
- Вопрос на засыпку: что представляют из себя друзья, дарящие на твой день рожденья подарок, который, чтобы передарить, нужно поднапрячься и не дать заметить другим, что это как выдох облегчения от сплавленной ноши?
- Это основной пелитон. Даже не так: это аварийки с запасными велосипедами.
- Верно подмечено. The best of, сливки, вершки на дни рождения не ходють, хотя и в списках приглашенных; их даже иногда и не приглашают (о них только думают, о них приятно подумать, да и только, так как украшением стола им никогда не стать), так как они все равно не придут…
- Гм-м-м-м…
3 вариант концовки – экстремально-домашний:
- Знаешь, каких хочется друзей?
- Ну?
- У одного чтобы был спортивный японский мотоцикл, а другой, чтобы стал беременным. И вот тебе «дружеские переживания», так долго ожидаемые и еще какие и непонятно за кого больше.
«Бывают в жизни моменты, когда, чтобы уяснить смысл дружбы,
необходимо порвать с друзьями. <…> Моим другом стала эта книга,
ибо благодаря ей я понял, что совершенно не нуждаюсь в друзьях.
Благодаря ей я перестал бояться, что останусь один, благодаря ей
я получил возможность оценить одиночество. Книгу эту я в
общем-то так и не понял; временами, правда, казалось, что еще
немного, и я пойму, но по-настоящему я все же ее не понял. Не понять
было для меня гораздо важнее. С этой книгой в руках, читая ее
вслух друзьям, что-то спрашивая у них, что-то объясняя, я
окончательно убедился, что друзей у меня нет и что я один в целом
свете. <…> Друзья же мои тем временем все крепче увязали в
маленькой ямке понимания, каковую они сами себе и вырыли.
Они благополучно умирали естественной смертью на узком ложе
понимания, чтобы стать полезными обществу гражданами.
Я жалел их и в срочном порядке бросал одного за другим, не
испытывая никаких угрызений совести».
Генри Миллер. «Тропик Козерога»
© Woldemar 11.01.2001 All rights reserved.
Комментариев нет:
Отправить комментарий