Рассказ - "Излишние дополнения к уже успевшему надоесть".

Излишние дополнения к уже успевшему надоесть.

Издание третье (просто издание).

«Иного выгоднее иметь в числе врагов, чем друзей».

Ф.М. Достоевский «Братья Карамазовы»

«Всякий разумный человек, так или иначе, когда-нибудь

желал смерти тем, кого любит».

А. Камю «Посторонний»

«Из боязни оказаться для кого-нибудь другом:

всё, что люди знают обо мне, я знаю, почти знаю,

или догадываюсь и поэтому это не интересно; другой

момент, что думаю о себе я сам: что знаю наверняка,

о чем догадываюсь и о чем даже не подозреваю - вот

что представляет живой мой интерес».

Woldemar

Сначала о ней. Потом о нем.

Она не была, не любила, терпеть не могла, не понимала, ей не хватало, ей не нравилось…

Она не имела дурной привычки припудривать носик и подмазывать губки со съеденной помадой в особо людных местах; она не носила простое колечко на одном пальце с обручальным, памятуя вероятно об известном анекдоте, как не носила до определенного переломного периода жизни то же колечко, но не простое, а золотое с каким-нибудь камушком «задом наперед», чтобы не казаться более замужнее, чем есть на самом деле; не имела она также привычки изо дня в день ходить в одних и тех же одеждах, даже чересчур ей нравившихся; она не позволяла себе доходить до того состояния, которое в народе запросто называют (и что странно - чаще женщины) стервой или сукой; не отрицала она также того факта, что единственное на что способна женщина в этой жизни - это быть любимой и поэтому-то и не делала искусственно и притворно более того, что сделала для нее и за нее природа и от этого становилась еще более притягательной, обожаемой и убийственно-хотимой; она также не имела другой гадливой привычки обсуждать мужчин и мужа в частности где-нибудь в парке на лавочке непременно  с сигаретой и бутылочкой джин-тоника со всё той же подругой - потрепанной и обветренной, но от этого казавшейся еще более закаленной, натасканной, проверенной и прекрасно советующей; прекрасно осознавая свое сначала девичье, а потом и женское предназначение, она не сильно-то выпендривалась з приводу своей душевной маски - тщеславия; не любила, а точнее как-то по особенному брезгливо сторонилась, недопитых мужчинами, пивных бутылок и тоже по странному недолюбливала весенние клейкие листочки, таящие в себе какое-то скрытое и необъяснимое для нее таинство; не любила она и утренней ранне-осенней прохлады, залезающей в еще теплые мятой слегка-запрелой постелью потайные женские места; не сорила она, столь обожаемые женским полом (именно не сорила), всякого рода булочками, кренделями, бабками, круасанами, слойками и проч.; не любила она черное небо без звезд; она не любила модные, фирменные вещи: просто срывала с них ярлыки и нашивки и если это было возможно и к месту, нашивала на них кусочки ткани под цвет оригинала; ее рука еще не успела наполниться потенциальными оплеухами - некому их было раздаривать и рука была временно, но уверенно костлявой от злобы и влажной от недалекого нетерпения; она не плакала больше трех дней по безвременно и окончательно ушедшему мужчинке; она терпеть не могла чистеньких и эгоистичных подкаблучников, которых она узнавала по особой форме ушей, игривой оттопыренности маленьких попок и изгибу надбровных дуг, и которые, чтобы не делали со своей нефотогеничностью, но получались все время какими-то слащавно-приторными; брезгливо ей было также от свисающей спереди и сзади лоснящейся мотни мужских брюк, о неухоженности обуви я даже здесь и не упоминаю; она еще не научилась перебирать людьми: сдувать арахисовую шелуху болтающейся под ногами шлоеб… и высасывать до прозрачности потрескавшуюся сочную мякоть самовлюбленных и само вознесенных пис…; не была она также губкой для впитывания в себя женской неудовлетворенности, женской зависти, женской ревности, женской язвительности и женской желчности; ей не нравились неэнергетические песни: с «хорошими» словами и не заводящей музыкой; она не верила в спотыкания, разбитые зеркала, черных кошек и канализационные люки…

Соответственно, он не…

Он не был слегка бабником - этой половинчатости он просто не понимал; не любил он мобильных телефонов, пейджеров и прочих необходимых атрибутов современного делового мужчины, а как он не любил барсетки, так это надо было видеть, только из-за этой ненависти можно было спокойно останавливать барсеточный конвейер, не взирая на угрызения совести и потерянные деньги; не любил он также время пол первого по полудни, сам не зная почему, а скорее из-за именно такого расположения стрелок на циферблате; не любил он грубых и рыхлых женщин - потому как с грустью констатировал, что женщины уж слишком грубы, грубее чем мужчины, о рыхлости он обещал высказаться ниже; не любил он также грязного плутовства и в противовес ему иногда становился цинично агрессивным; не имел он также привычки зарабатывать деньги на экономии и аргументированном ( как он сам думал) обсчитывании оплаты труда своих подчиненных; не использовал он также в любви с женщинами позу, которую его дружки называют «рачком-с» скорее оттого, что больше в ней было животного, чем человеческого; не извращался он также в постоянном изыскании приветственного сообщения для своего автоответчика; он не любил женщин, облаченных в абсолютно черный цвет, если только это не был траур, и не было для него это ни модно, ни стильно, а по черному безвкусно; не расставлял он широко ноги, когда разговаривал с кем-нибудь, не давая тем самым повода думать о нем, как о твердо стоящем человеке; не снились ему не природно худые шатенки со сдвинутыми лопатками и выставленными от этого вперед грудьми, а под утро не просыпался он низом живота ощущая уже успевшую затвердеть слизкую мокрость и держа в руках горячий ч…; не любил он женщин, утром кушавших как птенчики, а ужинавших как слоники; он не любил запущенные женские животики и пузики; не дорос он также до состояния осознанной измены; он не нуждался ни в чьём обществе, наоборот - и выходило это совершенно натурально и даже нечаянно - очень многие нуждались в его обществе, близости нахождения и молчаливом участии; не был он также верующим, як більшість этих неудачников и слабаков, т.к. считал себя достаточно сильным, чтобы обходиться без боженьки и как правило в жаркую полемику с б… не вступал, не пытаясь их разочаровывать, а просто молчаливо, но много-много значительно ухмылялся, забившись на по неудобному жесткий стульчик где-нибудь в затененном углу; не любил он неулыбчивого утра - не возникало заряда и настроя на день грядущий; не понимал он ниже травы еле видимого и тише воды еле слышимого жизненного копошания стариков и старушек, шокирующая бессмысленность существования которых была так ясна и противна; не хватало ему совсем немножко энергии стиральной машинки - для других целей; не нравились ему мужчины с мягким и теплым рукопожатием, не сулившим ничего хорошего, кроме таящейся и уже вырывающейся агрессивности плюс абсолютно дискотечная девичья половина, казавшаяся от этого старше на лет 5-7 плюс непонятно для чего и к чему обязывающая, оставленная перед уходом, визитка; не носил он также ни дурацких усов, ни глупеньких усиков; не любил он книжек с клеевыми переплетами и газетной бумагой, даже из-за этого как-то неоправданно неуважительно относился к автору и к его творению, пока не находил его красивого полного издания…

Так как наши герои пока еще не готовы встретиться друг с другом в сформировавшемся виде и непонятно, произойдет ли это когда-нибудь, сначала посмотрим, что делали они 20 лет тому назад.

Она что-то кричит. Кого-то зовет. Кажется бабушку. Лес. Ей никто не отвечает. Только слова ее эхом отражаются от голых сосновых стволов и тонут в густых и вязких кронах великих исполинских деревьев. Она немножко напугана и немножко удивлена одновременно. Напугана вдруг обступившим ее собственным одиночеством, одиночеством оторванности от привычно размеренного гула большого города. А удивлена музыкой, с этого момента открывшей ей свои музыкальные ноты и ни с чем ни сравнимую тональность. На несколько минут она забыла про проклятую и приставучую корягу, которая упорно не хотела отставать от нее, зацепившись за платье и порвав его в нескольких местах и оставив две изумительные, по своей непохожести ни на что другое, капельки крови, которые - более того - никак ни портили своим присутствием бархатистой и очаровательной девичье ножки. И тут же она провалилась в сон. То ли мох, на котором она лежала, был слишком мягок и тепел, то ли монотонный гул сосен действовал убаюкивающе, но вдруг быстро и неожиданно - пустота и темень…

Он с набитым печеньем ртом, жуя, кроша и еле двигая желваками, с вытаращенными глазами смотрит на спящую прелестную девочку. То что она прелестна, он не знал до этого момента, пока собственно ее не увидел и пока в нем что-то не шевельнулось и не утихло на неопределенное время. Лицо его от ее лица находится на расстоянии вытянутых в трубочку губ. И вот она, жадно вдохнув воздух ноздрями, открывает глаза, а потом и рот. Звук и смысл слов доходит до него только тогда, когда она лягает его ногой в междуножье и перелетая через нее, у него з переляку в гортанке застревает все его печенье, становясь вторым и третьим подбородком. Так он и лежит - тихо и неподвижно - постепенно синея и не в силах ни пальцем шевельнуть, ни сказать че-то. Она спокойно подходит и одним рывковым как будто отточенным движением среднего пальца вгоняет ему печенье дальше по пищеводу и тут же убегает, завидев белеющую косынку бабушки. Он делает такой долгожданный глубокий и хватающий вздох и… просыпается.

Она была любима. Сама ее жизнь, весь смысл и сущность сводилась к тому, чтобы быть любимой. Другого ей и не надо было. Любить же она так и не научилась. Вернее она любила - если «это» можно было назвать любовью. Видно, что такие две сложные вещи были не по ее честным плечам. В обращении, в любви, в отношениях со своим супругом у нее выработалась особая тактика. Он был для нее практически как с двумя выпилаюсими больсыми пеледними зубами и любясим молковку. Она замечала как появившийся непонятный блеск в его глазах, так и какое-то помутнение во взгляде; как игривость львенка и нежность кошки, так и рвущую грубость гиены и невозмутимость бегемота; она принюхивалась к его вещам, пытаясь найти или не найти незнакомые или знакомые ароматы и запахи; она с самоуверенностью патологоанатома судила об его настроении по тому, как стоят его разутые ботинки и насколько запачканы грязью из-за дождя его брюки; он еще не раскрыл рта, а складки его одежды уже кричат и предательски подмигивают ей о его настроенности в данный момент; она чувствовала нутром и в ней что-то переворачивалось, когда с ним что-нибудь происходило (а с ним частенько что-то происходило) и в подтверждение сего ей снились чуть ли не вещие сны с излишком пролитого красненького. Она лопатила, несмотря на свою загруженность воспитанием детей, всяческую литературу и вступала с любящим в ожесточеннейшие споры и не только чтобы подпитать его аккумулятор постоянной заинтересованности ею, но и для того, чтобы вытренировать свои глаза в духе мужской мудрости и невозмутимости, правда происходило это не всегда осознанно. И даже после этого ее нельзя, да и не нужно было называть умной женщиной - она была скорее разумной женщиной. Как видно, все служило одной цели и понятно какой.

А что же он? Он же - любит. С завидной напористостью, заводимой ключиком машинки, не могущей, но очень хочущей преодолеть на своем пути оставленный тапочек до полного извода механизма и терпеливо потом ожидающей прикосновения музыкальных лакированных рук для очередного завода. Он посылает ей по-детски глупые открытки с еще более по-влюбленному глупым лепетом. Он только-только начал більш-меньш зарабатывать «хоть какие-то» деньги и тут же сменил себе сорт сигарет и с підробки, которую все называют водкой, перешел на десертный винчик, но при этом шелухи от семечек и просыпавшийся табак из пинжака с карманами вовремя вытряхивать так и не научился… но влочет уже таки свечи и вино на вечерний стол и практически золотую - по цене - сигару - на летнюю террасу - только бы поближе к любимой. От старой своей привычки, входившей когда-то в золотую коллекцию его привычек, неприлично засматриваться на дефтёнок, он пытался избавиться яростным отгораживанием жены от всего того, что может сделать женщина за мужчину, но лучше бы сделал мужчина. Он не был неряшлив в любви, но и не был чистиплюлей. Он отдавал себя полностью и под отчет, так что даже на себя не оставалось. Он понимал, что это нормальная ситуация и что если бы женщина так бы начала с ним носиться, то он бы запросто потерял к ней сначала влечение, потом интерес, а затем и уважение.

Итак, окрыленный этими осознаниями, он летал по делам фирмы, по делам семьи и еще умудрялся летать с вихрем мыслей и о себе самом. И вихрь этот возвращал его к девичьим глазам и перевернутому лицу, к мху, к занятому муравью, пробежавшему через капельку свежевыкатившейся крови и оставившему микроскопические следы… И где же она столько времени бродит по свету и никак они не встретятся? Я думаю, что тут не понятно, отчего время от времени у каждого в хвилюючі минуты «приведения своих мыслей в порядок» в голове перед глазами возникает не то образ воображаемого друга, не то идеала возлюбленного? Слегка по-детски ностальгические их воспоминания проявляются в виде периодически повторяющихся видений молчаливой головы: у него - ее, а у нее - его. Им даже не надо закрывать глаза: образы сами знают, когда им появляться. Что странно - они друг другу никогда не снились. Еле заметный шрамик, который можно было найти теперь только при посантиметровом изучении уже женской ноги, у нее все-таки остался, как и у него изредка появлялось рыжее ощущение присутствия чьего-то пальца у себя во рту…

Она же была - страстно любима. Он же - страстно любил. Каждый своих узаконенных любовников. А тут еще эти не к месту и не во время всплывающие образы, как антиподы женским гигиеническим средствам. А без них они в принципе и не жили. Они открывали, каждый в своей семье и в своей половинке, с каждым годом все новое и новое, то что раньше нельзя было объяснить словами, сейчас срывалось с языка как в минуты громогласной и кратковременной ссоры, так и в упоительно захлестывающем порыве уволакивающей страсти. Да… они еще не научились изменять друг другу, не научились актерски фальшивить и путаться в выборе маскирующего прикрытия своим действиям и глазам. Может это им никогда и не понадобится. Насколько они сильны, они тоже еще не знали, величину этой силы было пока не измерить и она спокойно дремала в каждом… до поры до времени… может быть, пока у одного не закончатся деньги, а у другого не появится сеточка уже нарисовывавшихся возрастных морщинок. Все пустили на самотек, не переставая при этом бороться и с подозрением следя за проявлениями своих чувств и ощущений.

© Woldemar 29.09.2000 All rights reserved.