Чему я больше всего рад сейчас, так это тому, что у меня больше нет той сестры, что была когда-то раньше

26.12.01
Среда. About yesterday (о вчерашнем дне) <…> Чему я больше всего рад сейчас, так это тому, что у меня больше нет той сестры, что была когда-то раньше. Но вернемся к неостывшей свежатине, к дымящимся щам, к неугомонной боли. Десять часов общения. Кое-что нового обо мне для нее: у меня иногда чешутся ногти, во сне я скреплю зубами, очень люблю покривляться, у меня закупорка сальных желез, я быстрее всех хожу и быстрее всех ем – из тех, кого я знаю, и кого видел, я могу многое сказать о фотографии, а точнее о людях, на ней изображенных. Что ещё? Много чего. Любимый загар – речной. <…> Чем ближе я подхожу к ней физически, тем чаще задумываюсь о мужчинах, с которыми она когда-то была. Почему так? Я видел ее живот и то, что находится посередине. Впечатляет. Попробовал спину на ощупь. Нуждается в массаже – в ответ кивнули головой. И что же я теперь хочу? Увидеть, как она бежит, и увидеть ее стопы и пальцы иже с ними – мне кажется, она их должна стесняться. Я поцеловал ее в живот и забрал из него всю боль, ту боль, с которой она борется всякий раз, когда всё вот так вот никак заканчивается и ту дрожь, которая пронизывает это маленькое тело вдоль и поперек. Какая она оказалась маленькая рядом с бильярдным столом со своими 170 сантиметрами росту и 60 килограммами весу. А как там остальные женские параметры типа 90-60-90? В норме? Простившись, я сказал, что классный у нее живот. – У тебя тоже, - ответила она, даже не взглянув и не притронувшись к нему. – Это был не живот, - отвечаю уже я, догадавшись, что она имеет ввиду. Да, мне снова пришлось держать «это» в своих руках. Всё больше мне жаль его после таких вот передряг. Но он как солдат – наутро его уже не узнать, ни намека на ночные нескладушечки. Мне очень интересно другое. Что будет после того, как мы узнаем все возможности наших тел? Когда придёт насыщение и мы надоедим друг другу? Мы будем переставлять мебель, менять позы, гостиницы, квартиры наших друзей, знакомых и незнакомых людей, будем делать это в машине, на машине, на лесной опушке, у реки, в туалете, в ванной комнате, на мягком уголке, на песке, на камнях, на столе, у стены… Как там у нас обстоят дела с ассортиментным рядом? Что, уже закончился? Ладно. Теперь то же самое, в тех же местах, но уже с отогнутым пальчиком. В следующий раз – то же самое, но брови приподняты. В еще более следующий раз – еще что-нибудь. Что, и тут проблемы с ассортиментом? Что же делать? «Уходим на закат, не бойся, больше ничего не будет…» Когда нам станет стыдно смотреть друг дружке в глаза? Есть ещё одни момент, который начинает меня настораживать. Её прежняя жизнь, а точнее реальные люди, где бы они не были – в тюрьме или на свободе. В любом случае они есть и им не спится. Наводят, наверное, какие-то справки, интересно, узнали уже мой адрес и номер сотового? Еще хочу поговорить об одной вещи – о моей свободе или о том, что от нее осталось. Почему я позволяю другим замахнуться на нее или они просто думают, что имеют на это какое-то право? Может только для этого и связывают они свою жизнь с моей, а потом не устают повторять и вбивать мне гвозди в висок, говоря, что я проженый эгоист. Да, я такой, я еще хуже, чем думают. Но я понял это совсем недавно. Понял, что у каждого человека есть свобода: свобода от работы, от семейных обязанностей, от родственных уз, от… Больше всего я хочу сейчас проснуться и увидеть ее рядом спящей. Ничего не делать, а просто смотреть, долго, немигающим взглядом. Взбить себе подушку и повернуться к ней лицом. <…> Почему люди перестают уметь влюблять в себя, быть любимыми? Это гораздо труднее, чем любить самому я понимаю. Это понятно, слишком понятно. Они и сами это понимают, все видят, становятся раздражительными, злыми, мстительными, но ничего не могут с этим поделать. Если мы не порвем нашего ребенка у нее внутри, так сделаем это, когда он будет уже снаружи. Бедное дитятко. Но что же делать, что же делать? В который раз задаю себе этот, уже порядком набивший оскомину и озлобину вопрос: как так получилось, что перестали вдруг и враз понимать друг друга. Да, согласен, у меня произошла глобальная переоценка ценностей в женском вопросе. Ну и что? Кому-то от этого хорошо, а кому-то, естественно, плохо. Только и всего. Большинству конечно плохо и я это понимаю. Это из-за того, что я заглянул к ним в трусики? Господи ты боже мой. А что, так уж это недоступно и неприлично, чтобы нельзя было трубить об этом на каждом углу или нашептывать всем на ухо? Не согласен. На свете нет ничего такого, к чему нельзя бы было прикоснуться грязными пальцами, на что нельзя бы было плюнуть или пнуть ногой, ничего такого, о чём нельзя бы было подумать неприлично. Всё рушимо, сгинаемо (комп выдал авто замену – сминаемо) и сгибаемо, легко затирается, замусоливается, загрязняется… твою мать.
© Woldemar 26.12.2001 All rights reserved