13.11.01
Одну женщину я еще не видел, другая еще не проснулась, а я уже догадался, что нужно обоим. «This make or die». Как в песне. «Сделай это или умри». Одна приснилась, гасящей жуткий огонь, такая себе дева в прорезиненном пожарном костюме и с волосами, выбившимися из-под каски – почему-то с радостным лицом. Второй приснился я. «Ну-ка добрый молодец, вставь красавице конец…» И придётся вставить. А что делать? А если завтра война? «На его месте должен был оказаться я…» Не тем женщинам мы поем дионисовы дифирамбы. Может в нас слишком много от Ницше? Поубавим, поубавим прыть. И как только ты думаешь, что всё, конец, аврал, они дают тебе такой ненужный проблеск надежды. Это какое-нибудь вполне невинное покраснение, или поза, или отогнутый пальчик… Был гроб, наглухо заколоченный добросовестным гробовщиком и был слой земли над ним, и был слой листьев над ним, и был слой снега над ним… В гробу я – мне уже начало становится удобно в нем – кости приспособились к дереву и они нежно прижались друг к другу. И тут вдруг кто-то начинает срывать крышку – неумело и по-женски. И как это я не услышал стука лопат о дерево? И как же они вообще смогли меня отыскать? Ведь прямо над гробом ни насыпи, ни креста, ни плиты, вообще ничего – как я и просил. По запаху нашли, ироды. Раскопали. Незнакомая женщина начинает поднимать меня. И какому дурню вздумалось похоронить меня в бабочке? Ну ладно и на том спасибо, хорошо, что не в спортивном костюме. Она осыпает поцелуями и орошает слезами те места, которые когда-то у меня назывались щеками, лбом, глазами, носом, ртом, подбородком, ушами… Она целует меня в зубы – все, что осталось во мне как от живого. Они крепки – в свое время попался хороший стоматолог. Слезы не задерживаются на лице или на том, во что оно сейчас превратилось. А скатываются в щели: глазные, носовые и ротовые. Помаду, кстати, могла бы и смыть прежде чем целовать. И даже если теперь ее вытереть – я все равно останусь с еле заметным розовым оттенком на лице или на том, во что оно сейчас превратилось. Что на это скажут мои соседи? И вообще они собираются меня обратно закапывать или нет? Мне уже становится холодно. Да и снег еще ко всему пошел. Что ж это она меня так сильно тянет – сейчас руки повырывает. А грудь-то, грудь, господи, сейчас вывалится. Ее грудь. Нет, не вывалится. Так нада. Пахнет сексом. Так это выходит, что она только что отзанималась. Вот блин. И к чему тогда весь этот цирк? Или не сексом пахнет. Тогда чем я чую? У меня же ведь нет носа. Может, вижу. Так ведь и глаз тоже нет. Слёзы льются сами. Женщина или девушка уже не плачет, а слезы все равно льются. Просто в ней плачет кто-то другой – тот справдешний и непонарошковый... Дочитал «Дневник» Анаис Нин. В общем и целом – мощно как для женщины. Особенно финал, там, где она описывает свои шестимесячные искусственные роды. Да в каких красках, боже, в каких красках. Ну, краска преимущественно одна – красная, что и понятно. Приведу пару строк: «Эти ноги я раскидывала для радости, и мёд наслаждения стекал по ним – теперь эти ноги корчатся от боли и кровь стекает по ним, а не мёд. Та же самая поза и так же проступает влага, но вот только не любить я готовлюсь, а умирать». Вот ведь как. Слишком правдоподобно, чтобы быть, слишком ошеломляюще, чтобы существовать. Как после сна Раскольникова – потрясает до самых глубин. Заражен психоанализом от Анаис. Снова женщины. Теперь Миллер. «Сексус»: «Только тогда мужчина начинает постигать глубину женской натуры, когда решается явно и недвусмысленно отдать ей свою душу». На что Анаис отвечает ему на страницах своего «Дневника»: «В своих книгах ты создаешь самого себя. В «Тропике Рака» ты был только членом и брюхом. В «Черной весне» у тебя появились глаза, сердце, уши, руки. Мало-помалу с каждой книгой ты будешь превращаться в полноценного человека, и лишь тогда ты сможешь написать о женщине, только тогда, не раньше». Была брошена фраза: «Я стараюсь и не обязательно, чтобы другие это чувствовали». Мои горящие щеки, что ли предмет ваших стараний, так? Интересно, что из этих стараний получится? Ничего, ибо, прежде всего и ради всего – сам процесс. Так что мы можем в итоге ничего и не дождаться. А я уже грешным делом набросил на нее простынку. Ну и зачем нам такие надежды, зачем? Женщина считает. Просто долго все это у нее получается. Хочет просчитать все до конца и не ошибиться. Все равно ошибиться. Даже если и просчитать абсолютно все – то, что нас устраивает сегодня, назавтра уже не годится ни к черту… Оказывается, я обидел человека. Завтра пойду извиняться. Попросил написать рецензию на свой «Империал». Не знаю, получится ли у нее. Как будет, так и будет. Подивимось. Но все-таки просчитывает она все слишком уж долго. Практики. А я о чём говорю? Она ошибётся в любом случае. Почему я в этом так уверен? Наперекор ей я не сделаю. Пусть это будет ее и только ее решение – если она вообще умеет принимать решения. За которое и будет потом единственно и нести ответственность. Я много ей рассказал о себе. Под предлогом того, что якобы она больше любит слушать, чем говорить, почти ничего про себя и не рассказала. Ставим пятерку. Я сам в себе не все понимаю – даже когда второй, третий раз прочту то, что написал, ломаю голову, что же я хотел этим сказать. Но даже для самого себя я все время оставляю халтурку для мозгов – ну и для других соответственно.
Одну женщину я еще не видел, другая еще не проснулась, а я уже догадался, что нужно обоим. «This make or die». Как в песне. «Сделай это или умри». Одна приснилась, гасящей жуткий огонь, такая себе дева в прорезиненном пожарном костюме и с волосами, выбившимися из-под каски – почему-то с радостным лицом. Второй приснился я. «Ну-ка добрый молодец, вставь красавице конец…» И придётся вставить. А что делать? А если завтра война? «На его месте должен был оказаться я…» Не тем женщинам мы поем дионисовы дифирамбы. Может в нас слишком много от Ницше? Поубавим, поубавим прыть. И как только ты думаешь, что всё, конец, аврал, они дают тебе такой ненужный проблеск надежды. Это какое-нибудь вполне невинное покраснение, или поза, или отогнутый пальчик… Был гроб, наглухо заколоченный добросовестным гробовщиком и был слой земли над ним, и был слой листьев над ним, и был слой снега над ним… В гробу я – мне уже начало становится удобно в нем – кости приспособились к дереву и они нежно прижались друг к другу. И тут вдруг кто-то начинает срывать крышку – неумело и по-женски. И как это я не услышал стука лопат о дерево? И как же они вообще смогли меня отыскать? Ведь прямо над гробом ни насыпи, ни креста, ни плиты, вообще ничего – как я и просил. По запаху нашли, ироды. Раскопали. Незнакомая женщина начинает поднимать меня. И какому дурню вздумалось похоронить меня в бабочке? Ну ладно и на том спасибо, хорошо, что не в спортивном костюме. Она осыпает поцелуями и орошает слезами те места, которые когда-то у меня назывались щеками, лбом, глазами, носом, ртом, подбородком, ушами… Она целует меня в зубы – все, что осталось во мне как от живого. Они крепки – в свое время попался хороший стоматолог. Слезы не задерживаются на лице или на том, во что оно сейчас превратилось. А скатываются в щели: глазные, носовые и ротовые. Помаду, кстати, могла бы и смыть прежде чем целовать. И даже если теперь ее вытереть – я все равно останусь с еле заметным розовым оттенком на лице или на том, во что оно сейчас превратилось. Что на это скажут мои соседи? И вообще они собираются меня обратно закапывать или нет? Мне уже становится холодно. Да и снег еще ко всему пошел. Что ж это она меня так сильно тянет – сейчас руки повырывает. А грудь-то, грудь, господи, сейчас вывалится. Ее грудь. Нет, не вывалится. Так нада. Пахнет сексом. Так это выходит, что она только что отзанималась. Вот блин. И к чему тогда весь этот цирк? Или не сексом пахнет. Тогда чем я чую? У меня же ведь нет носа. Может, вижу. Так ведь и глаз тоже нет. Слёзы льются сами. Женщина или девушка уже не плачет, а слезы все равно льются. Просто в ней плачет кто-то другой – тот справдешний и непонарошковый... Дочитал «Дневник» Анаис Нин. В общем и целом – мощно как для женщины. Особенно финал, там, где она описывает свои шестимесячные искусственные роды. Да в каких красках, боже, в каких красках. Ну, краска преимущественно одна – красная, что и понятно. Приведу пару строк: «Эти ноги я раскидывала для радости, и мёд наслаждения стекал по ним – теперь эти ноги корчатся от боли и кровь стекает по ним, а не мёд. Та же самая поза и так же проступает влага, но вот только не любить я готовлюсь, а умирать». Вот ведь как. Слишком правдоподобно, чтобы быть, слишком ошеломляюще, чтобы существовать. Как после сна Раскольникова – потрясает до самых глубин. Заражен психоанализом от Анаис. Снова женщины. Теперь Миллер. «Сексус»: «Только тогда мужчина начинает постигать глубину женской натуры, когда решается явно и недвусмысленно отдать ей свою душу». На что Анаис отвечает ему на страницах своего «Дневника»: «В своих книгах ты создаешь самого себя. В «Тропике Рака» ты был только членом и брюхом. В «Черной весне» у тебя появились глаза, сердце, уши, руки. Мало-помалу с каждой книгой ты будешь превращаться в полноценного человека, и лишь тогда ты сможешь написать о женщине, только тогда, не раньше». Была брошена фраза: «Я стараюсь и не обязательно, чтобы другие это чувствовали». Мои горящие щеки, что ли предмет ваших стараний, так? Интересно, что из этих стараний получится? Ничего, ибо, прежде всего и ради всего – сам процесс. Так что мы можем в итоге ничего и не дождаться. А я уже грешным делом набросил на нее простынку. Ну и зачем нам такие надежды, зачем? Женщина считает. Просто долго все это у нее получается. Хочет просчитать все до конца и не ошибиться. Все равно ошибиться. Даже если и просчитать абсолютно все – то, что нас устраивает сегодня, назавтра уже не годится ни к черту… Оказывается, я обидел человека. Завтра пойду извиняться. Попросил написать рецензию на свой «Империал». Не знаю, получится ли у нее. Как будет, так и будет. Подивимось. Но все-таки просчитывает она все слишком уж долго. Практики. А я о чём говорю? Она ошибётся в любом случае. Почему я в этом так уверен? Наперекор ей я не сделаю. Пусть это будет ее и только ее решение – если она вообще умеет принимать решения. За которое и будет потом единственно и нести ответственность. Я много ей рассказал о себе. Под предлогом того, что якобы она больше любит слушать, чем говорить, почти ничего про себя и не рассказала. Ставим пятерку. Я сам в себе не все понимаю – даже когда второй, третий раз прочту то, что написал, ломаю голову, что же я хотел этим сказать. Но даже для самого себя я все время оставляю халтурку для мозгов – ну и для других соответственно.
© Woldemar 13.11.2001 All rights reserved.
Комментариев нет:
Отправить комментарий