«Я повторял себе снова и снова, что если
человек искренний и доведенный до отчаяния,
человек вроде меня, всей душой любит
женщину, если он готов отхватить себе уши
и отправить их ей по почте, если он исписывает
бумагу кровью своего сердца, если он пропитает
эту женщину своей тоской, своей болью, своим
стремлением к ней, если он никогда не отступиться
от неё – ей невозможно будет ему отказать.
Самый невзрачный, самый немощный, самый
не заслуживающий внимания мужчина должен
победить, если он готов пожертвовать всем, всем
до последней капли крови. Нет такой женщины,
которая способна отвергнуть дар абсолютной любви».
Генри Миллер «Сексус»
Привет! Это опять я!
Я просто не могу не писать тебе. Это я должен умереть, и не понарошку. Понимаешь, время
написания писем – это на самом деле то время, которое я должен проводить с тобой, но – по ряду смешных и серьезных причин – почему-то этого не делаю. Ты сознательно, более чем, отодвигаешь оттопыривающиеся части моего тела и что же мне остается? Дрочить в ванной? Нет, я этого не делаю. Более того, даже мыслей таких не возникает. Один вопрос, который я хотел тебе сегодня задать и который не был задан, но все-таки будет задан: когда же я смогу поцеловать тебя в ключицу? Через месяц, через год, а может быть через день? Время написания моих писем – это время, которое реально надо тратить на рассматривание пальцев и ушей и на распознавание запахов различных частей тела, а тратиться оно на что? На написание писем. Эти письма – это то, что я должен был сказать тебе, но не сказал; они как неумелое и ужасно искреннее дополнение. И я абсолютно не боюсь высказать вслух тех вещей, которые <иногда> высказываю в письмах. Они мне нужны для другого. Ты же чувственная женщина. Что, опять надо догадаться и попытаться понять – спросишь ты? То, что ты разозлилась на мое, самое лучшее и <самое> лаконичное из всех писанных мной когда-либо писем, для меня и little surprise и грустно подтверждающая нотка. Мне раз двести хотелось сегодня, пока я ходил с вами по базару, поцеловать тебя, но я этого почему-то не сделал. Может пацан? А может что другое. Послушай, что я придумал. Когда у меня родится дочь, а я в этом уверен как удав на бездыханном горле мужчины, я научу ее, как надо любить мужчину. Тому, что мужчине надо от женской любви и какой она должна быть. Как ты думаешь, у меня получится? Да, тебе не делает чести то, что ты не собираешься писать мне письма, тем более, что ты даже и не пытаешься, а испугалась моих дурацких наездов. Ну и что? Убить тебя за это теперь, тем более, что с некоторых пор, умирать ты не собираешься – даже понарошку. Ты ребенок. Который отчаянно кричит про себя совсем другое и выглядит не по годам. Взрослый ребенок. Знаешь, когда я прочитал тебя? Еще до того, как я пригласил тебя к китайцам. Ты скажешь: да хватит заливать, брехло и тому подобное. Просто все, что было потом – это грустные и веселые подтверждения. Ты была подопытным кроликом только несколько раз – в окошке на выписке. Я не буду сейчас перечислять всего того, что я ожидал увидеть, но не увидел, или наоборот – увидел то, чего <никак> не ожидал; того, в чем подтвердились мои ожидания и того, чего не оказалось за тем, за чем по всем законам, должно было бы быть непременно. В сторону! Любите нас таких, какие мы есть на самом деле. И ожидайте от нас писем вновь и вновь. Попробуй все-таки написать мне письмо – я тебя изнасилую, но не больно. А я? Меня и не за что любить, даже зацепиться не за что. Только искренность. А за ней ровным счетом ничего. И еще кое-что. Я усиленно хочу, что мне приснился сон. Мне интересно, как я там себя поведу. Реально, я думаю, что я бы себя повел следующим образом. Посреди улицы в жуткий дождь стоит на коленях женщина с фотографией смертельно больного мальчика – своего сына. Что надо <сделать>? Сущий пустяк. Отдать свою жизнь за жизнь мальчика. И как я поступаю? Правильно. И вот после этого мне интересно, как же во сне поступлю я. Может, для этого мне нужна была сегодня книжка З. Фрейда «Введение в психоанализ»? Ведь изначально психоанализ – это толкование снов. Я – хамелеон, урод моральный, сниматель духовных скальпов, подолгу люблю щупать пульс, при этом бить коленным резиновым молоточком по голове…
написания писем – это на самом деле то время, которое я должен проводить с тобой, но – по ряду смешных и серьезных причин – почему-то этого не делаю. Ты сознательно, более чем, отодвигаешь оттопыривающиеся части моего тела и что же мне остается? Дрочить в ванной? Нет, я этого не делаю. Более того, даже мыслей таких не возникает. Один вопрос, который я хотел тебе сегодня задать и который не был задан, но все-таки будет задан: когда же я смогу поцеловать тебя в ключицу? Через месяц, через год, а может быть через день? Время написания моих писем – это время, которое реально надо тратить на рассматривание пальцев и ушей и на распознавание запахов различных частей тела, а тратиться оно на что? На написание писем. Эти письма – это то, что я должен был сказать тебе, но не сказал; они как неумелое и ужасно искреннее дополнение. И я абсолютно не боюсь высказать вслух тех вещей, которые <иногда> высказываю в письмах. Они мне нужны для другого. Ты же чувственная женщина. Что, опять надо догадаться и попытаться понять – спросишь ты? То, что ты разозлилась на мое, самое лучшее и <самое> лаконичное из всех писанных мной когда-либо писем, для меня и little surprise и грустно подтверждающая нотка. Мне раз двести хотелось сегодня, пока я ходил с вами по базару, поцеловать тебя, но я этого почему-то не сделал. Может пацан? А может что другое. Послушай, что я придумал. Когда у меня родится дочь, а я в этом уверен как удав на бездыханном горле мужчины, я научу ее, как надо любить мужчину. Тому, что мужчине надо от женской любви и какой она должна быть. Как ты думаешь, у меня получится? Да, тебе не делает чести то, что ты не собираешься писать мне письма, тем более, что ты даже и не пытаешься, а испугалась моих дурацких наездов. Ну и что? Убить тебя за это теперь, тем более, что с некоторых пор, умирать ты не собираешься – даже понарошку. Ты ребенок. Который отчаянно кричит про себя совсем другое и выглядит не по годам. Взрослый ребенок. Знаешь, когда я прочитал тебя? Еще до того, как я пригласил тебя к китайцам. Ты скажешь: да хватит заливать, брехло и тому подобное. Просто все, что было потом – это грустные и веселые подтверждения. Ты была подопытным кроликом только несколько раз – в окошке на выписке. Я не буду сейчас перечислять всего того, что я ожидал увидеть, но не увидел, или наоборот – увидел то, чего <никак> не ожидал; того, в чем подтвердились мои ожидания и того, чего не оказалось за тем, за чем по всем законам, должно было бы быть непременно. В сторону! Любите нас таких, какие мы есть на самом деле. И ожидайте от нас писем вновь и вновь. Попробуй все-таки написать мне письмо – я тебя изнасилую, но не больно. А я? Меня и не за что любить, даже зацепиться не за что. Только искренность. А за ней ровным счетом ничего. И еще кое-что. Я усиленно хочу, что мне приснился сон. Мне интересно, как я там себя поведу. Реально, я думаю, что я бы себя повел следующим образом. Посреди улицы в жуткий дождь стоит на коленях женщина с фотографией смертельно больного мальчика – своего сына. Что надо <сделать>? Сущий пустяк. Отдать свою жизнь за жизнь мальчика. И как я поступаю? Правильно. И вот после этого мне интересно, как же во сне поступлю я. Может, для этого мне нужна была сегодня книжка З. Фрейда «Введение в психоанализ»? Ведь изначально психоанализ – это толкование снов. Я – хамелеон, урод моральный, сниматель духовных скальпов, подолгу люблю щупать пульс, при этом бить коленным резиновым молоточком по голове…
«Никто не напишет ни слова, если у него
хватает смелости поверить в то, что он живет
в правильном мире и живет так, как, по его мнению,
следует жить».
Генри Миллер «Сексус»
Я и мои ресницы. Woldemar.
© Woldemar All rights reserved.
Комментариев нет:
Отправить комментарий